Категория: Обрядовые комплексы и праздники / Обряды жизненного цикла человека
Этнос: Лупьинцы, Коми-пермяки
Язык: Коми-пермяцкий, Русский / Севернорусское наречие
Конфессиональная принадлежность: Православие, Старообрядчество
Места бытования: Российская Федерация, Гайнский район, д. Мысы (ныне часть пос. Жемчужный)
Описание
Лупьинцы – так называют немногочисленную этнографическую группу коми-пермяков севера Пермского края (Гайнский район). Живущие в довольно суровых природно-климатических условиях, изолированные от внешнего мира, сохранившие особый хозяйственный уклад (охота, собирательство, рыбная ловля), лупьинцы выделяются своеобразным диалектом, в их языке и культуре ярко ощущается влияние соседей коми-зырян и культуры старообрядчества (издавна в этих глухих местах селились беглые староверы). В настоящее время старых коми-пермяцких селений на реке Лупья почти не сохранилось, остались только деревни Мысы, Сойга и Конопля (впрочем, потомки лупьинцев живут в лесных поселках Жемчужный, Верхний Будым, Шордын, Кебраты).
Особая среда обитания, образ жизни и трудовая деятельность вызвали значительные изменения и утрату многих элементов традиционной культуры лупьинцев, хотя архаические ее формы ощущаются и в современной обрядовой практике. Пожалуй, более всего это проявляется в похоронной традиции.
В памяти местного населения еще живы многие архаичные, в том числе и универсальные представления о смерти, том свете, душе. Так, тот свет представляется нередко как заросшая можжевельником низина: «Когда умирают люди, потом живут там в городе – Могилев-город. Там верес растет. Дым едят. Они тоже работают, горшки делают. Триста лет проживешь и снова молодой сделаешься» (д. Сойга, Лесников К.М., 1925 г.р.).
В этом рассказе отражены известные и русским представления о том, что умершие питаются паром от теплой пищи, что на том свете они заняты изготовлением горшков. В другом рассказе содержится описание «обмиравшей» жизни умерших после смерти: «Говорит, улицы узкие. В домах толькэ свечка горит, свечки толькэ, и в доме светло, ночь не бывает. Свечка горит, и всё. Одна девка, говорит, идёт в свадебном платье. Я, говорит, спрашивала, как ты сюда попала такая молодая. – “Я дружила с парнем, хотела выйти замуж, а другой сказал, я тебя не дам за ево, сам возьму. Мы венчались, на свадьбе уже сели за стол, и парень-то первый-то пришел и меня убил. Не мене, не тебе, говорит. И живут муж с женой-то, тут улица, рядом, тут я, тут он. Утром, говорит, мыться выйдет, увидишься”» (пос. Кебраты, Мизева А. М.).
Одна из недавно ушедших особенностей традиции – отсутствие общих кладбищ, о чем часто рассказывают старожилы. В прошлом на Лупье не устраивались коллективные кладбища, умерших родственников хоронили в непосредственной близости от живых: в поле, на огороде (обычно на меже), нередко без креста: «Была у Мысов деревушка, три дома токо было, там и коронили. Кладбище там не было, около дома коронили» (д. Мысы, Мизёва А.Ф., 1927 г.р.); «Как хороняли – колкозы не были, единолично жили. У кого где свои поля, там и коронили» (пос. Кебраты, Мизёва А. Г., 1926 г.р.); «Кто куда, кто на межу свою коронит. В огороде межи. Не было кладбища у нас на Лупье. Крест-то не помню, вроде не ставили. Взрослых-то ешэ куда-то в лес, дальше коронят. В лесу старались в одном месте же» (пос. Кебраты, Мизева Г. А., 1939 г.р., родом из д. Верх Лупья); «Коронили на свою землю. Мою маму коронили на свою землю, на красивом поле. Я когда стала понимать, кодила всё плакать на могилку. “Мама, мама, зачем нас столько родила? Маминӧй-матушка, мыля тэ миянӧс учӧтӧн колин? Мийӧ кольччим неграмотнӧйӧсь, неодетӧй, необутӧй”». («Мамонька-матушка, почему ты нас маленькими оставила? Мы остались неграмотными», пос. Кебраты, Мизёва А.Г., 1926 г.р.).
Отмеченная практика устройства отдельного захоронения членов семьи (родовые кладбища) известна и другим финноугорским народам, например, удмуртам. Умершие «родители» в этом случае незримо присутствовали в жизни потомков, поддерживали их благополучие. Заметим, что чаще в традиционных культурах кладбище считалось запретным местом: мертвым не место рядом с живыми. Поэтому в славянской традиции невозможны захоронения на пашнях, покосах; кладбища устраивались «за водой» (на другой стороне реки), на возвышенностях, в лесу. На меже, осмысляемой как «нечистый» локус, хоронили только умерших «не своей смертью» (в связи с представлением, что на межах обитает нечистая сила, так называемый межевой бес). Для лупьинской традиции характерно понимание условности границы между мирами живых и мёртвых. Это проявляется и в том, что в прошлом лупьинцы часто поминали умерших не на кладбище, а только дома, приглашая их в гости («У нас обычно не кодили старӧйэс. А дома»), не обустраивали могилки («Не садили ничего на могиле. Мы ничего не знали это, вот когда только здесь стали русские»). Об этом же говорит запрет жалеть умерших: «Не надо покойников жалеть. Они там всё чувствуют и тоже начинают нас жалеть. И им тяжело там делается» (д. Мысы).
Сходные мотивы отмечаются, впрочем, и в похоронной традиции русских старообрядцев Пермского края. Одно из колоритных свидетельств своеобразного отношения лупьинцев к кладбищу как к месту, от которого исходит сила жизни, – почитание растущей на кладбище д. Сойга сосны, имеющей необычный вид (скрученный против движения солнца ствол, широкая в прошлом крона). Засыхающее в последнее время дерево сих пор поражает своей мощью и стойкостью (пережило ураган, поваливший много деревьев на кладбище). «В Мысах сосна на кладбище. Говорят, что если видно еще ее верх-то, тогда не окончанье жизни. А если ровно будет с елками да березами, тогда будет окончанье света. Сейчас маленько еще видно». (пос. Кебраты, Мизева М.И., 1921 г.р.).
По состоянию сосны определяется будущее местных деревень и мира вообще (старые люди считают, что когда шапка-пожум упадет, то «много людей погибнет», «жизнь плохая пойдёт, тяжелая», «жизнь кончится»). В этом поверье отразилось общее для финноугорских и ряда европейских народов почитание хвойных деревьев, связанных по традиционным представлениям с миром предков, с иным миром. Многие старые обычаи ушли из жизни. Уже не везут умершего на кладбище летом на санях, не делают гробы-колоды из кедра (особо сакрального дерева, с которым народы коми связывают идеи вечной жизни, бессмертия, величия и достоинства): «И летом покойника на санях нужно было везти, летом на санях» (Верхний Будым); «Гроб с кедры раньше делали. Долбят теслом. Делали сами себе. У нас дяде сказали – мы тебе гроб сделаем с ели. “Ой, не надо, не надо, не надо, там будешь лежать и тлеть. Кедр надо”» (пос. Кебраты, Лунегов С. Н., 1927 г.р.). Ушла старая традиция делать долбленый гроб из осины как одной из самых стойких пород деревьев, долго не гниющей в воде («У нас раньше гроб делали – из осины долбили» (Верхний Будым).
Обычай, возможно, отражал представление о том, что нижний мир, находится под водой, и умерший переправляется на тот свет в лодке-осиновке. Исчезновение традиции, несомненно, связано с более поздним восприятием осины как «проклятой лесины». Умершему до сих пор принято давать с собой самое необходимое: «Кто куряшэй, папирос да спички ложат. Если человек носит протезы, их кладут, костыль» (д. Сойга); «В гроб кладут деньги, под гроб тоже деньги, мелочь. Сбоку кладем красные монеты тоже, кладем три штуки. Над головой положим и сбоку. Три надо. Над головой, сбоку и куда попало еще бросим мелочь. В гроб кладут веники. Пару веников, если парой живут. Если один – один веник» (д. Сойга, Лесникова К.Ф., 1921 г.р.); «Денежки, две копейки, копейку, красные только, а белые не надо. И сейчас еще ложат в грэб. Так бросишь немножко. А остальные на землю, под гроб, это землю купляют, говорят» (Верхний Будым, Ерёмина М.А., 1928 г.р., род. в д. Пурга).
При прощании с покойником было принято касаться его ног с целью оберега от болезней и смерти. При отпевании умершего, которое совершается местной «знающей» бабушкой (тöдö, попúка), обязательно каждение смолой вереска, корой лиственницы или кедра, дымом от листьев веника: «Несколько листьев от веника сорвёшь. Кажу и читаю «Святы боже». Кругом обойду. Потом сюда я кладу лестовку и венец. На лоб кладу венец» (Верхний Будым, Логинова М. К., 1929 г.р.). Принято кадить (тшынöтны) гроб с умершим, могилу, поминальную пищу («Сёян, юантö тшынöтан, мед вошйöныжык. «Еду, питьё-то кадишь, штобы лучше угощались умершие» – д. Мысы). «Вот у меня верес, этим покойников обкуривают. Низ гроба, могилу тоже обкуривают. Вниз спускаются. Специально читает молитвы человек. Лесенку делают, спускаются. «Святы боже» когда читают, лопатой крест делают в могилье, там внутри прокуривают» (пос. Кебраты, Мизева Г. А., 1939 г.р.). «Когда хоронят, кадят. И покойника кадят, и могилу, чтобы бесы не пришли» (д. Сойга, Мизёва К. М., 1937 г.р.).
Заметим, что вереск (можжевельник), как и другие вечнозеленые и смолистые деревья, которые у финноугров считались священными, часто упоминается в описаниях обряда. Лупьинцы до сих пор умершему «дают с собой» самодельный крестик, вырезанный из можжевелового деревца. Как и у коми-зырян, марийцев, удмуртов, в обряде обязательно используется нить, известный символ жизни в ее непрочности, метафора судьбы, времени, пути и жертвы. «Когда кто первый зайдёт проститься, ему дают челпан хлеба, материал метра два. Нитки, когда придут проститься перед похоронами, последнему дают» (д. Мысы). Принято также катушки ниток раздавать участникам похорон, причем катушки с нитками для собственных похорон собирали заранее: «Приготовила для себя мыло, платочек. Девяносто юшек приготовила черных ниток» (д. Сойга).
Широко распространенный народный обычай бросания пихтовых лапок вслед за гробом как способ «закрыть дорогу» назад умершему в лупьинской традиции имеет противоположный смысл: «Гроб открытый везут на кладбище. Сразу как ехать, два человека сядут в машину и кидают ветки за гроб – пикта. Это дорога покойнику, он на запак потом дом найдет» (д. Пурга).
Существует примета, что «неправильно», то есть «не горбичком» упавшая ветка пихты предвещает еще одного покойника. Впрочем, старожилы до сих пор считают этот обычай «неправильным»: «Не бросали за гробом. Нет, у нас ничего это не было. Меня зло берет, что бросают. Я тоже говорю дитям – ни одну лапку не киньте, это ничё не помогает! У нас никто не кидал, и в Тошибе не кидали» (пос. Будым). Этот запрет, впрочем, известен и в русской традиции: «Нельзя бросать пруточки за гробом, на том свете их собирать заставят» (с. Юрла).
В могиле над гробом с умершим, как и в русской традиции, устраивается особый навес — полать (из названия деревянного настила): «Полать не делывали раньше. Сейчас полати делать стали в могилу» (д. Сойга). Более архаичным является до сих пор бытующее обыкновение застилать гроб широкими листами бересты. Береста как прочный и водонепроницаемый материал входила в похоронный инвентарь русских средневековых захоронений. В 2013 г. в центре Перми археологами было найдено захоронение предположительно XVII в. с гробами, обернутыми берестой; иногда в Прикамье по археологическим данным фиксируется также оборачивание тела умершего берестой. Как представляется, здесь усматриваются отголоски реинкарнации умершего в дерево; значимо, вероятно, и типичное для финноугорских народов (например, манси) восприятие коры березы (дерева, обладающего особой силой роста) как маркера границы между миром живых и духов.
Полотенце, известный символ жизни и судьбы, связи между мирами, – обязательный предмет на похоронах; один из заключительных моментов обряда – вывешивание его на крест: «Полотенцы вешают на крест, когда покоронишь. Чтобы висело. Там покойник моется и вытирается. Там дом, вековой дом» (д. Сойга, Мизёва К.М., 1937 г.р.). У лупьинцев принято также подавать полотенца через гроб участникам похорон. Обязательный финал похорон – поминки и «угощение» умершего на свежей могиле: «На могиле кормят. Ему всё постелят и кормят. Вино таскают. Постелят скатерть: “Все понемногу кушайте, берите”» (пос. Кебраты, Мизёва А.М.,1924 г.р.). Хлебом одаривают также всех участников обряда. Похоронная традиция лупьинцев, таким образом, представляет в наши дни сложный конгломерат архаичных и поздних форм, как собственных, так и усвоенных из культурной традиции русских и коми-зырянских соседей.
Авторы/Составители
Подюков Иван Алексеевич, Доктор филологических наук, профессор, Заведующий кафедрой общего языкознания Пермского государственного гуманитарно-педагогического университета
Источник: http://www.rusfolknasledie.ru/#/nkn/26